ЛЕВИ В.Л. (философская лирика)

Написано О_себе_-_Молчу Оригинальное сообщение ЛЕВИ В.Л. (философская лирика)

Л Е В И

Владимир Львович

Все знают В. ЛЕВИ как психотерапевта, автора таких книг,

как "Я и Мы", "Искусство быть собой", "Искусство быть другим",

которые представляют собой уникальный сплав психиатрии,

научной и врачебной практики, и художественного изложения.

А я хочу познакомить Вас с его философской лирикой.

* * *

Любовь измеряется мерой прощения,

привязанность - болью прощания,

а ненависть - силой того отвращения,

с которым ты помнишь свои обещания.

* * *

В пространстве параллельном и соседнем

я, как и ты, из малости возник -

судьбы твоей собрат и собеседник,

близнец души, неведомый двойник.

Нам вместе хорошо и вместе больно.

Покамест наше дикое житье

кривляется диезно и бемольно,

я слушаю дыхание твое,

оно моим становится невольно...

* * *

Твой ангел-хранитель ведет себя тихо,

неслышно парит над толпой.

Спеши, торопись утолить свою прихоть,

безумец, ребенок слепой.

Он видит все - как вертится земля,

как небо обручается с рекой,

и будущего минные поля,

и сны твои с потерянной строкой.

За сумраком сумрак, за звездами - звезды,

за жизнью, наверное, смерть,

а сбиться с дороги так просто, так просто,

как в зеркало посмотреть...

* * *

Душа, не умирай. Душа, питайся болью.

Не погибай, насытиться спеша.

Надежда - злейший враг. Гони ее с любовью.

Безумием спасай себя, Душа.

Во взлете весь твой смысл, во взлете - и паренье

над суетой - ты крылья сотворишь

из кожи содраной,

и яд стихотворенья

заменит кровь,

и ты заговоришь.

* * *

Мы сами выбираем образ смерти.

Свою тропинку и обрыв следа -

проносим в запечатанном конверте,

а вскрытие покажет, как всегда.

Толкая нас на риск и самовольство

прохладный господин по кличке Рок

использует и веру, и геройство,

как искушенный карточный игрок.

Он ни при чем, он только исполнитель

твоих желаний и твоих побед,

твой ревностный помощник и ценитель,

твердящий наизусть твой детский бред.

И ты идешь за собственною тенью,

От самого себя бесследно скрыв,

что этот путь - и миг, и лик смертельный -

всего лишь выбор - выбор и обрыв...

* * *

Во мраке просыпаясь звуки шлю тому,

Кого не знаю и люблю,

Кого люблю за то, что не познаю.

Ты слышишь?... Мы живем на сквозняке.

Рука во тьме спешит к другой руке,

И между ними нить горит сквозная.

Ты чувствуешь? Душа летит к душе.

Как близко ты, но мгла настороже

Закрытых окон нет, глаза закрыты.

Во мраке просыпаясь, звуки шлю тому,

Кого не знаю и люблю, и верю, и ищу,

Как знак забытый...

* * *

Не плачь, не просыпайся... Я слежу

За полночью, я знаю расписание.

Ты спи, а я тихонько расскажу

Тебе про нас с тобой...

Луна личинкой по небу ползет.

Когда она устанет и окуклится,

Песчинками зажжется небосвод,

И душный город темнотой обуглится...

Не вспыхнет ни фонарик, ни свеча,

Лишь тишины беззвучное рыдание.

И древние старухи, бормоча,

Пойдут во сне на первое свидание.

И выйдет на дорогу исполин.

И вздрогнет город, темнотой оседланный...

Он отряхнет кору песков и глин

И двинется вперед походкою дремотною.

И будет шаг бесшумен и тяжел,

И равномерно почвы колыхание,

И будет город каждым этажом

И каждой грудью знать его дыхание...

Не знает свет, не понимает радуга,

Как можно обходиться без лица

И для чего ночному стражу надобно

Ощупывать уснувшие сердца...

Но я узнал, мне было откровение,

Тот исполин в дозоре неспроста:

Он гасит сны, он стережет забвение,

Чтоб ты не угадал, что ночь пуста.

Когда-нибудь ты босиком побегаешь

По облакам, как наш бумажный змей,

Но ты еще не знаешь, ты не ведаешь,

Какая сила в слабости твоей.

* * *

Плачь, если плачется,

а если нет, то смейся,

а если так больнее, то застынь - застынь,

как лед,

окаменей,

усни.

Припомни:

неподвижность

есть завершенный Взрыв,

прозревший и познавший

свой Предел...

Есть самообладание у Взрыва.

Взгляни, взгляни - какая сила воли

у этой проплывающей пылинки.

Какая мощь - держать себя - в Себе,

Собою быть - ничем не выдавая,

что Взрывом рождена,

и что мечта

всех этих демонят и бесенят,

ее переполняющих,

единственная - Взрыв! -

- о, наконец,

распасться, расколоться - и взорваться!..

Тому не быть.

Торжественная сила

смиряет их,

и эта сила - Взрыв.

* * *

...И этот дождь закончится, как жизнь...

И наших душ истоптанная местность

с провалами изломов и кривизн

вернется в первозданную безвестность.

Там, в темноте, Предвечная Река

к своим пределам тени предков гонит,

и мечутся, как звери, облака

под взмахами невидимых ладоней,

и дождь, слепой, неумолимый дождь,

питая переполненную сушу,

пророчеством становится, как дрожь

художника, рождающего душу.

...И наши голоса уносит ночь...

Крик памяти сливается с пространством,

с молчанием, со всем, что превозмочь

нельзя ни мятежом, ни постоянством...

Не отнимая руки ото лба,

забудешься в оцепененье смутном,

и сквозь ладони протечет судьба,

как этот дождь, закончившийся утром.

* * *

Я долго убивал твою любовь. Оставим рифмы фирменным эстетам - не "кровь",

не "вновь" и даже не "свекровь"; не ядом, не кинжалом, не кастетом.

Нет, я повел себя как дилетант, хотя и знал, что смысла нет ни малости

вязать петлю как карнавальный бант, что лучше сразу придушить из жалости.

Какой резон ребенка закалять, когда он изначально болен смертью? Гуманней

было сразу расстрелять, но я тянул, я вдохновенно медлил и как-то по частям

спускал курок, в позорном малодушии надеясь, что скучный господин по кличке

Рок еще подбросит свежую идею. Но старый скряга под шумок заснул; любовь меж

тем росла как человечек, опустошала верности казну, и казнь сложилась из

сплошных осечек. Звенел курок, и уходила цель; и было неудобно догадаться,

что я веду с самим собой дуэль, что мой противник не желает драться.

Я волновался. Выстрел жил лет пять, закрыв глаза и шевеля губами...

Чему смеешься?..

- Рифмы нет опять,

и очередь большая за гробами.

* * *

Вселенная горит. Агония огня

рождает сонмы солнц и бешенство небес.

Я думал: ну и что ж. Решают без меня.

Я тихий вскрик во мгле. Я пепел, я исчез.

Сородичи рычат и гадят на цветы,

кругом утробный гул и обезьяний смех.

Кому какая блажь, что сгинем я и ты?

На чем испечь пирог соединенья всех,

когда и у святых нет власти над собой?

Непостижима жизнь, неумолима смерть,

а искру над костром, что мы зовем судьбой,

нельзя ни уловить, ни даже рассмотреть...

Все так, ты говорил - и я ползу как тля,

не ведая куда, среди паучьих гнезд,

но чересчур глупа красавица Земля,

чтоб я поверить мог в незаселенность звезд.

Мы в мире не одни. Бессмыслено гадать,

чей глаз глядит сквозь мрак на наш ночной содом,

но если видит он - не может не страдать,

не может не любить, не мучиться стыдом...

Вселенная горит. В агонии огня

смеются сонмы солнц, и каждое кричит,

что не окончен мир, что мы ему родня,

и чей-то капилляр тобой кровоточит...

Врачующий мой друг! Не вспомнить, сколько раз

в отчаяньи, в тоске, в крысиной беготне

ты бельма удалял с моих потухших глаз

лишь бедствием своим и мыслью обо мне.

А я опять тупел и гас - и снова лгал

тебе - что я живу, себе - что смысла нет,

а ты, едва дыша,- ты звезды зажигал

над головой моей, ты возвращал мне свет

и умирал опять. Огарки двух свечей

сливали свой огонь и превращали в звук.

И кто-то Третий - там, за далями ночей,

настраивал струну, не отнимая рук...

Мы в мире не одни. Вселенная плывет

сквозь мрак и пустоту - и, как ни назови,

нас кто-то угадал. Вселенная живет,

Вселенная летит со скоростью любви.

* * *

И каждый вечер так: в холодную постель

с продрогшею душой, в надежде не проснуться,

и снова легион непрошенных гостей

устраивает бал... Чтоб им в аду споткнуться!

Нет, лучше уж в петлю. Нет, лучше уж любой,

какой-нибудь кретин, мерзавец, алкоголик,

о лишь бы, лишь бы Тень он заслонил собой

и болью излечил - от той, последней боли...

О, как безжалостно поют колокола,

как медленно зовут к последнему исходу,

но будешь жить и жить, и выплачешь дотла

и страсть, и никому не нужную свободу...

* * *

Ночные мотыльки летят и льнут

к настольной лампе. Рай самосожженья.

Они себя расплавят и распнут

во славу неземного притяженья.

Скелеты крыльев, усиков кресты,

спаленных лапок исполох горячий,

пыльца седая - пепел красоты,

и жажда жить, и смерти глаз незрячий...

Смотри, смотри, как пляшет мошкара

в оскале раскаленного кумира.

Ты о гипнозе спрашивал вчера.-

Перед тобой ответ земного мира.

Закрыть окно? Законопатить дом?

Бессмысленно. Гуманность не поможет,

пока Творец не даст нам знать о том,

зачем Он создал мотыльков и мошек,

зачем летят живые существа

на сверхъестественный огонь, который

их губит, и какая голова

придумала конец для всех историй

любви... (Быть может, глядя в бездну бездн,

Создатель над Собой Самим смеется.

Какая милость тем, кому дается

искусство и душевная болезнь!..)

Летят, летят... В агонии счастливой

сгорают мотыльки - им умереть

не страшно, а с тобой все справедливо,

не жалуйся, душа должна болеть,

но как?

* * *

Любовь измеряется мерой прощения,

привязанность - болью прощания,

а ненависть - силой того отвращения,

с которым ты помнишь свои обещания.

И тою же мерой, с припадками ревности,

тебя обгрызают, как рыбы-пирании,

друзья и заботы, источники нервности,

и все-то ты знаешь заранее...

Кошмар возрастает в пропорции к сумме

развеявшихся иллюзий.

Ты это предвидел. Ты благоразумен,

ты взгляд своевременно сузил.

Но время взрывается. Новый обычай

родится как частное мнение.

Права человека по сущности - птичьи,

а суть естества - отклонение,

свобода - вот ужас. Проклятье всевышнее

Адаму, а Еве напутствие...

Не с той ли поры, как нагрузка излишняя,

она измеряется мерой отсутствия?

И в липких объятиях сладкой беспечности

напомнит назойливый насморк,

что ценность мгновенья равна Бесконечности,

деленной на жизнь и помноженной на смерть.

Итак - подытожили. Жизнь - возвращение

забытого займа, сиречь - завещание.

Любовь измеряется мерой прощения,

привязанность - болью прощания...