Столица"

Итак, публикация первая.

№0 (пилот), 1997 г.

ВЫЗОВ РЕДАКТОРА

-- Что будет гвоздем первого номера? -- спросил на редколлегии главный редактор Мостовщиков.

-- Гвоздем первого номера будет материал о нас, -- дал ему ответ пламенный журналист Андрей Колесников.

И коллектив журналиста поддержал. Коллектив решил так:

а) мы хорошие,

б) мы интересны сами по себе,

в) если мы не расскажем о том, какие мы хорошие и интересные в первом номере, то не расскажем уже никогда.

Понятное дело, мнения о том, кому поручить написание этого, самого ответственного в номере текста, разошлись. Думали сначала позвать известного автора со стороны: популярного в Москве писателя, режиссера, драматурга или, положим, наоборот, вообще никому не известного человека. Риэлтора, например. Пусть напишет о нас, хороших.

Но что-то потом стало страшновато, толком ведь лучше нас самих никто ведь не похвалит. Решили тогда тянуть почетную обязанность на спичках.

И случилась беда: нужную спичку вытянул Охлобыстин. Ну вы знаете Охлобыстина. Он -- Ваня. Член нашей редколлегии, кинорежиссер, драматург, один из руководителей Союза кинематографистов, дебошир и гуманист в штанах из кожи непальских младенцев.

Вытянув спичку, Иван Охлобыстин страшно захохотал, закатал рукава, обнажив татуировки, и за сорок минут сваял такое, что у людей волосы зашевелились на головах от ужаса. Произведение у Вани вышло, мягко говоря, нехорошее. Плохое произведение. Но деваться нам было некуда: за нас все решила судьба. А с судьбой не спорят. И мы теперь печатаем этот текст в надежде, что он, может быть, кому-нибудь все-таки понравится. Одно радует: заголовок к своему материалу Ваня придумывать отказался. И мы ему его придумали сами. Вот он:

ИДИОТ

Пролог

Моя победоносная деятельность в издательском доме "КоммерсантЪ", а точнее в редакции журнала "Столица", началась с трагедии: издох от старости друг моего детства Триумф, в прошлом конь, а с некоторого времени мерин. Следом околела его подруга Сивуха, кобыла. Кончина постигла млекопитающих на Пасху в деревне Воробьево Малоярославецкого района.

Одичав от горя, я сначала набрал кабальных кредитов, потом в одночасье спустил их большую часть в казино "Черри" на "блэк джеке", а на меньшую женился на моей нежной голубке Оксане. В дополнение к вышеуказанным расходам я вдребезги разбил бампером своей "восьмерки" машину майора милиции г-на Фролова, и поскольку я был за рулем, мягко говоря, выпивши, мне пришлось подумать о неприятной необходимости трудоустройства.

Выбор был невелик. Начальником меня нигде ни в какую не брали, а подчиненным я быть не мог по причине моей патологической необязательности. Ситуация принимала необратимый характер: на моей лестничной площадке беспрерывно топтались поврежденный майор с табельным пистолетом в кармане и двое рецидивистов, нанятых кредиторами.

На третьей неделе погонь и конспирации мне осточертела эта романтика, и я (на нервной почве) поехал перекусить с супругой в ночной клуб "Маяк". Именно там впервые после отлично прожаренной говяжьей вырезки под сыром и четырех литров бочкового "Хайнекена" мне пришла идея обратиться к сидящим с нами за столом господам Васильеву и Милославскому, ныне главному редактору журнала "КоммерсантЪ" и вице-президенту одноименного издательского дома соответственно.

-- А что, -- спросил я у них, -- журналистам денег платят?

-- Славно. Славно, -- то ли ответили, то ли ушли от ответа те, наслаждаясь свиными ребрышками.

-- Так вы тогда и мне денег дайте, -- тут же справедливо предложил я.

После недолгой, но мучительной паузы Милославский напучил на меня глаз и сказал: "Старикаша! Мы знаем и любим тебя не меньше, чем ты нас. Но в нашем издательстве есть только один человек, кто, находясь в здравом уме и ясной памяти, рискнул бы взять тебя на работу. В угоду старой дружбе мы тебя с ним познакомим, но искренне надеемся, что впустую".

Через три дня я вошел в здание издательского дома "КоммерсантЪ", миновал заслон хмурых охранников, поднялся на четвертый этаж и шагнул в кабинет г-на Яковлева. Из глубины кабинета, стилизованного под опустевшую мансарду, мне навстречу вышел подвижный шатен и протянул руку.

-- Чего хочешь? -- без какого-либо перехода лукаво поинтересовался он. Я заглянул ему под брови и понял, что юлить нечего. С подобным взглядом я уже встречался в пригороде Амстердама, на одной деловой сходке. Помню тайно перевезенные четыреста грамм неликвидной халвы под видом урана и всю последующую беготню от рыжих заказчиков-патриотов.

"Неужели опять?" -- мелькнуло у меня в сознании, но я отмел нелепое подозрение и сознался:

-- Хозяйство у вас стабильное, поэтому хочу денег, свободной литературы, желательно автобиографичной, хочу также внушительный пост и уважительного отношения.

-- Согласен, -- ничтоже сумняшеся ответил работодатель и незатейливо поинтересовался: -- Что умеешь?

-- Все, -- искренне признался я.

-- И все? -- засмеялся он, но тут же взял себя в руки и проинформировал меня: -- Редколлегия в среду. Что еще?

Отчего-то его простой вопрос вызвал у меня ностальгические воспоминания о так и не купленной жилплощади, "ягуаре" василькового цвета и еще паре-другой пустяков, но я не позволил ему окончательно лишить себя мечты, быстро откланялся и поспешно ретировался из кабинета.

В тот день я не стал делиться впечатлениями со своей нежной лебедушкой-женой, дабы не выглядеть полным идиотом, поскольку реально понимал, что ситуацию уже не контролирую.

Знакомство

Первым в редакции мне повстречался г-н Мостовщиков, меньше всего на свете напоминающий человека, знакомого с инфернальным действием шампуня Head & Shoulders. При взгляде на него хотелось оседлать мопед "Верховина", прорвать ночь пьяным телом и бешеным окриком. Вскоре выяснилось, что именно он и является главным редактором журнала.

В первые четыре минуты знакомства главный редактор сообщил, что в армии он дослужился до ефрейтора благодаря тому, что умел подделывать подписи всего командования Военной академии имени М.В. Фрунзе, а на прощание пожурил меня за ношение зеленых носков.

Доподлинно зная лукавую природу несоответствий внешнего и внутреннего, я усомнился в мелкобуржуазной манере общения Мостовщикова, навел о нем справки и оказался прав. За обманчивой маской скрывался демон-прожига, объявленный за свои антиобщественные публикации в "Известиях" персоной нон-грата в двух бывших союзных республиках -- Белоруссии и Туркменистане. А на десерт добрые люди нашептали мне в ухо, будто маниакально жадный до чебуреков г-н Мостовщиков в 1993 году получил премию фонда Сороса за самый ядреный репортаж о ходе демократических выборов. Кстати, именно тех, где демократы приняли коленолоктевую позицию под натиском патриотических настроений в обществе.

Вторым экзотическим персонажем оказался г-н Панюшкин, представляющий собой причудливую помесь академического образования, идеального вкуса и казарменного лиризма. Писатель, как выяснилось, ранее строчил материалы в пестрых молодежных журналах. Поскольку внешне он был похож на одного из героев кинофильма "Неуловимые мстители", я нарек Валерия Бубой Касторским, для родных просто Касторка. Общение со мной Касторка ограничил незамысловатой, но таинственной констатацией: "Дикий ты, Иван".

Чуть позже появился г-н Вережан, организатор и идейный лидер культовой в мировой журналистике акции -- Праздника какашки в городе Самаре. Г-ну Вережану в свое время удалось в этом далеком населенном пункте собрать толпы соотечественников на набережной и провести с ними всеобщие ликования по случаю регулярного проплывания по Волге-матушке партий свежих фекалий.

При виде меня Вережан принимался общаться.

-- Вот я и думаю, -- говорил Вережан, то ли обращаясь ко мне, то ли продолжая бесконечную беседу, начатую с кем-то другим еще в прошлом году, -- давай я позвоню в Рейхстаг и спрошу: "Немцы в городе есть?"

Вережан фиксировал на мне блуждающий близорукий взгляд.

-- Звучит так: "Судьба оторвала ему ноги, но не сломила торжество духа". И у меня мысль: а что если я буду публиковаться под псевдонимом Софья Рубинштейн-младшая?

-- Вережан неизвестной национальности, -- говорил ему я. -- Пойди и удавись в туалете как человек.

Вережан хихикал и давиться не шел.

Последней в этот день я обнаружил Катю Метелицу с полномочиями арт-директора. Злые языки поговаривали, что в свою бытность обозревателем радио "Свобода" Метелица не давала спуску тогдашнему Генеральному секретарю ЦК КПСС Михаилу Горбачеву. Она так досадила ему критикой, что секретарь при упоминании ее имени мучился газами и не доводил ни одного пленума ЦК до конца, вследствие чего, собственно, и началась спонтанно перестройка. Катеринка упорно отдавала предпочтение пурпурным колготкам, отчего у чувствительного г-на Панюшкина начался диатез, и Катюше пришлось перейти на ярко-зеленые.

Мне Катюша понравилась, поскольку сразу предложила вместо первого номера журнала разослать подписчикам партию шоколадных конфет. Это была здравая мысль.

-- Звезда моя! -- сказал я, вернувшись домой, возлюбленной. -- Кажется, я наконец набрел еще на один девственный уголок дикой природы. Признаться, меня начинает мучить ощущение, что я обманываю детей. Прежде всего, они действительно собираются мне платить большие деньги за то, что я просто живу. Потом они абсолютно верят в то, что занимаются нужным делом. В общем, это клиника, любимая.

-- Не терзай себя, -- успокоила меня верная подруга, насыпая мне к пиву соленых сухариков. -- Если это есть, значит, это кому-то нужно. Главное, никому не давай расписок и домашний адрес. Хотя ты и сам все знаешь. Первый мой!

-- Да, это так! -- согласился я и прыгнул в перины, чтобы забыться накануне следующего дня, когда мне придется пополнять список встреченных пациентов.

Позже

Ровно в этот день состоялась первая редколлегия. Движением непостижимого мне организационного механизма на нее были вырваны из штата газет "Известия", "Комсомольская правда" и "Московские новости" следующие экземпляры индивидуальной творческой судьбы и вычурного слога: Николай Фохт, Игорь Мартынов и Андрей Колесников.

На редколлегию все трое пришли строго в штатском, хотя и впоследствии они не побаловали воображение особым разнообразием в гардеробе. Один из них, Андрей Колесников, при ближайшем рассмотрении изумил меня парадоксальным совмещением в пределах одного человеческого тела трех несопоставимых свойств. А именно: внешности викинга, равнодушия к алкоголю и вдовьей методичности подхода к литературе.

Бывший провинциальный спекулянт Колесников, приехавший на заре перестройки в столицу, чтобы впаривать простодушным горожанам вываренное в акварели исподнее белье под видом маек "Адидас", оказался лириком. Я исплакал все слезы, пока читал в какой-то газете одну его статью.

В это время подоспел Игорь Мартынов, тоже не лыком шитый персонаж, известный столичному обывателю попыткой коммерческой сделки с волооким Аленом Делоном, которому он едва не впарил еженедельник "Собеседник". Источники нашептали мне, что только экстренное вмешательство тогдашнего министра внутренних дел предотвратило неизбежный слив издания за рубеж.

Игоря по ночам регулярно пучило озарение, и он звонил мне:

-- Вот думаю: мало у нас эротики. Смотри, Оля Пескова у нас работает. Она же пришла из порнографического журнала. Читатель любит про злой коитус. Пусть напишет критику погоды. Что-нибудь типа "кратковременные осадки скоропостижной эякуляцией омыли поверхность Балаклавского проспекта столицы". Как?

Мне было хорошо. Тем более что я был не один. У меня в кабинете к кожаному дивану почему-то надежно прилип Колесников Андрей, буквенное олицетворение гражданской укоризны. Колесников раз двадцать по ночам переписывал свою заметку про то, как у московского доктора Богомолова выкрали детей и вывезли их в Перу. 26-я версия, кстати, печатается в этом номере.

-- Как дела, Колесо? -- спрашивал я страдальца. -- Написал уже "В Перу было зюнь зюнь вест"?

-- Иди ты, -- огрызался мокрый от сна Колесников и переворачивался на другой бок. Ему грезилась родная Ярославская область, богатая корнеплодами.

Поскольку работать мне было негде, я шел в коридор и встречал там Брантова Петра, руководителя отдела городских новостей. Он носил в руках двухлитровую банку с какой-то коричневой гадостью. Гадость была солью, которой зимой посыпают Москву. Петины подельщики набрали ее в банку и приволокли в редакцию в качестве пособия для создания молниеносной статьи о повсеместном разрушении столичных мостов.

-- Слушай, -- говорил Брантов. -- Дай свои ботинки.

-- Фигульки на рагульки. А зачем? -- любопытствовал я.

-- А мы поставим их в эту соль и сфотографируем, когда от них ничего не останется...

Третьим в череде свежих жертв пера оказался, как я уже говорил, господин Фохт. В журналистике мастер спорта по дзюдо Фохт придерживался исключительно предметного подхода: когда-то он тузил московских таксистов за неопрятность и бескультурье, а ныне в качестве первого репортажа он сознательно избрал классификацию Москвы по обонятельному принципу и натащил в кабинет из разнообразных парфюмерных магазинов охапку пробных духов, отчего все члены редколлегии начали неприлично густо благоухать.

-- Единственная моя! -- поделился я со своей озорной половиной, вернувшись из редакции. -- Кажется, я уже старею. В моем сознании появляются какие-то верноподданнические интонации, мне уже не хочется, как в прошлые добрые времена, единовременно обуть коллектив и свалить в турне. Отчего-то мне жалко этих пионеров, а их вожатого я побаиваюсь. Может быть, это связано с тем, что я стал отцом?

-- Не грузись, мой сказочный! -- обласкала меня мудрая спутница, натирая мне плечи жиром ондатры. -- Скорее всего, твои чувства связаны с отсутствием у нас загородного дома. Поэтому не забывай молоть глупости, занимать деньги и путать знаки препинания. Я не думаю, что твоих картофельных коллег позабавит наличие у тебя двух высших образований и научной степени. Помнишь, как нехорошо получилось с люберецким автосервисом? Конечно же, ты все помнишь! Лучший мой!

-- В точку! -- поддержал я ее и сел к баклажанам.

Еще позже

Рыхлые баклажаны еще не успели укрепить мой организм, когда я вновь появился на службе, чтобы осуществить историческую смычку с коллегами из новостийного отдела. Лицо городских событий представляли господа: сам Петр Брантов и Сергей Шерстенников.

Представленные ими на рассмотрение редколлегии репортажи здорово напугали моих мнительных коллег изобилием бытовой преступности и коррумпированности городских властей.

-- Да вы с дуба рухнули! -- негодовал ефрейтор Мостовщиков, в просторечии Мост. -- И так жизнь не "Баунти", а вашу пургу листанешь -- вообще мрак, хоть газом травись.

-- Газом неперспективно, -- ехидничали они и, хитро посмеиваясь, пообещали текущие криминальные репортажи оформлять в виде комических куплетов.

Но это, впрочем, были лишь одуванчики, скоро редакционная семейка Адамс усыновила благочинного мусульманина из "Известий" Рустама Арифджанова. Элегантного, как субтропик, в прошлом заместителя первого секретаря горкома партии города Баку, а ныне сторонника прогресса и эволюции. Рустам в считанные секунды освоил редакционный кабинет портативным компьютером и молитвенным ковриком.

Влекомый замыслом найти среди моих новых коллег хотя бы одного здравомыслящего человека, я бросился из кабинета прочь. Сложно сказать, к чему привела бы меня эта поспешность, когда бы я не столкнулся с господами Екатериной Гончаренко, Валерием Коноваловым и Василием Головановым. Впрочем, по порядку.

Екатерина Гончаренко, специалист по сравнениям, аналогиям и параллелям, до встречи со мной вела пространную рубрику "Окно в Европу" в "Московских новостях". Видимо, вследствие этого в ее утонченном облике просматривались признаки былой неги.

Я не решился отвлечь ее от мыслей о прекрасном и принялся за изучение отнюдь не юнца в журналистике господина Валерия Коновалова. Закаленный в битвах за чистоту обобщающих метафор, тот занял загадочную должность текст-директора. Прошедший солидную школу интриг в многочисленных изданиях, а также на ниве сельскохозяйственной публицистики и преподавательской деятельности на факультете журналистики, Валерий Иванович в одночасье опоил Мостовщикова, Арифджанова и до кучи меня в близлежащем баре. К закату мы покинули бар на мягких ногах, бессмысленно улыбаясь и бормоча в пустоту перед собой: "Эх, Валерий Иваныч! Валерий Иваныч, эх!"

Напоследок к череде героев пера прибавился бесшумный, как подводная лодка, г-н Василий Голованов. Напоминающий опального агента ФБР господин Голованов в своих работах в "Общей газете" засвидетельствовал подлинную страсть к путешествиям как на север, так, впрочем, и на юг.

-- Любовь моя! -- признался я в конце концов своей нежной голубке Оксане, когда внезапно понял, что отступать мне уже некуда, что со всеми этими людьми мне придется жить в одном городе и разбираться в том, как он устроен. -- Ты знаешь, кажется, я прикипел почками к моим непутевым подельщикам. Конечно, меня по-прежнему подташнивает от их осоловелой целеустремленности, но, пожалуй, со времен моей последней отсидки в стамбульском следственном изоляторе я еще не сталкивался с подобной филантропией. Наверное, я все-таки обучу их основам половой гигиены и промыслового стриптиза. Прости, но я им уже купил на Новый год плюшевых санта клаусов и показал, как спускать за собой воду. В конце концов, если я уйду, где гарантии, что не появятся Витамин, Конь или, не дай Бог, Анютины глазки? Нет, я не такой! Я встану на пути хаоса, как памятник-монстр Зураба Церетели, непоколебимый, как человеческая глупость. За соответствующую плату, естественно. О, как ты прекрасна!

-- Любимый! -- обняла меня моя трепетная лань Оксана. -- Вот ты и повзрослел! Правильно говорил твой отец, перед тем как снял ногу с тормоза и покинул нас навсегда: единственный показатель зрелости -- это славный финал. Дерзай, любимый, тем более что твое предчувствие никогда не обманывало тебя. Ты совершенный!

-- Это правильно! -- кивнул я и поцеловал каждый пальчик на одной из двух ее тонких рук.

• Фото-приколы (40 фото) » БУГАГА!