Шкапчик с начинкой
В Зоиной половине в большой комнате стоял шкап - из породы обихода. Это когда вещь уже настолько старая, так изжила себя, хотя и целая, что её совершенно не жалеют и пользуются - кто во что горазд.
С него вытирали пыль раз в пятнадцать лет, и то это считалось шиком для такой-то рухляди. А он жил своей обиходной жизнью и, если был не в настроении, напрочь отказывался открывать двери. Так было и в этот раз.
Валентин последние шесть лет хранил в шкапу коллекцию любопытных вещей. К таковым относились два кухонных ножа, тесак, мясной топорик для разделки зажившихся старух, колун, базука, шесть капроновых веревок и одна верёвочка, кусок хозяйственного мыла, тротиловая шашка, цианистый калий в баночке из-под майонеза «кальве» и кое-то другое, а именно свою злость, которая переливалась в бутылке гавайского рома.
Валентин пил её прямо из горлышка, когда после долгих тыканий и ругательств, наконец, открывал сломанным ногтем тяжелую кривую шкаповую дверцу.
Валентин откуда-то приносил пару полных бутылок и ставил их на пропахшее ромом место. Иногда это был “чинзано”, в другой раз «кальвадос». Валентин был скуп, но не нищ, и поэтому злость ему обходилась недешево.
Причиной злости был дом, который Валентин ненавидел всей душой. Его никак не удавалось продать - Фаинка оказалась живучей, навроде той берёзы на козырьке церкви, которая зачем-то угнездилась там, цепляясь за пыль на сусальном золоте, и весной цвела, осенью болела, а зимой промерзала насквозь.
И не то чтобы была сильная нужда в этих деньгах, но с деньгами этими были связаны все его мечты, мысли и проекты, а дом превращался в рухлядь прямо на глазах, и как тогда его продашь? А пока-то еще ого-го - старина чёрная в кружевах. За одни кружева могут отвалить немало...
Валентин в свои семьдесят три года самозабвенно любил деньги, был страшно домовит, до микрона знал, что почём в этой подлой жизни, и тащил всё, что лежало не так и так, к себе в семью с истовой прилежностью. И в этом порыве нет ничего дурного, за исключением того, что он постоянно примерялся к чужим вещам, которыми владели ещё живые люди.
Такой вот казус, но Валентину чужая жизнь казалась несерьезной и ненастоящей. Он посматривал на неё со снисходительным смехом, а почему? Я не знаю, хоть убейте.
Фу-у, старуха вонючая, думал он про тёщу Катю и про сестру жены Фаю, называя их не иначе как “старуха” в одном лице. Словно там жила всего одна старуха, доживала, так сказать, свой век. И раз умрет тёща Катя - малюсенькая горбатая “поганочка” в валенках и летом и зимой, то автоматически черти прихватят и тощую, как ветка осины, Файку, вековуху вечную. Зачем ей жить-то? Какая у ей жизнь? И так уж пожила. Ни детей, ни мужа, корова и кошка не в счёт. Корову продать, кошку под зад ногой.
Так думал Валентин, без всякой задней мысли, с улыбкой, не ругаясь, ну, как о микробе, которого смываешь с водой из-под крана. Так же справедливо, даже при этом крестясь, подумывала Зоя, жена своего мужа, мама дочи и бабушка двух прелестных внучат. Так же думала Злата и её единоутробный муж Валера. А внучата, Аленка и Тёмочка, которые впитывали дедушкины умные мысли, буквально с «растишкой» и кефирчиком, которым дед их потчевал с пеленок, в эти рассуждения пока не вникали. Дети.
Старые соборские дома, как вся подлинная уходящая жизнь, действительно были в цене и немалой, особенно до того, как построили хранилище для ОЯТ. Они поражали своей давнишней красотой и высотой. Как же раньше строили люди! Что за люди жили на русской земле тогда? Значит, не так уж и плох был тиран-царь, раз такие дома рождались и жили.
Дома, дома, похожие на деревянные замки. И оставалось их в Соборске не больше двадцати, и только один из них непроданный - тёти Фаин, которая зачем-то всё жила и чего-то не умирала, вставала, лопоча молитву каждое утро, кормила-доила белую, как снег, корову и вела её пасти, закрыв свою половину дома на чёрный, как антрацит, замок.
И все девять лет с прикрытой улыбкой ненавистью, такой, как ржа, нет, такой, как серная кислота, нет-нет, с ненавистью, подобной огню, семья Зои смотрела в окно на тётю Фаю, которая ни о чем не подозревала - и то бойко бежала вслед за коровой, то едва плелась на тонких ногах, если сердце схватывало и не давало жизни.
- Когда ж она, а? - тихо вопрошал Валентин. - Зой, ты не знаешь?
- На днях, - путаясь в байковой ночнушке, чесала ляжку Зоя, которой было о ту пору шестьдесят шесть лет. Или шестьсот шестьдесят шесть?
- Как же, ждите?! - вскакивала чуточку мятая и розовая со сна Злата. - Поехали домой, в квартире хоть вода есть, а тут меня клопы заели!
- Если бы меня творожком со сметанкой кормить, я бы тоже не помер! - выпрастывая из-под одеяла полную розовую ногу сорокапятилетнего здорового мужчины, зевал краса и гордость семьи - зять Валера. - Чего притихли? Этим летом похороны отменяются. Айда домой! - и воспитанно пукнув, вскакивал и бежал вглубь сада в кустики.
- Нет, доколе? - тихо стонала Зоя.
И так каждое лето из девяти...
Вы никогда не задумывались, как к вам относятся ваши близкие, соседи, знакомые, друзья друзей, местные пьяницы и до кучи - комары?..
Лучше об этом не думать, поверьте старой бабке на слово.
Попейте лучше цейлонского чаю с бубликом или поспите на мягкой подушке с чистой наволочкой, и пусть вам снятся золотые рыбки, золотой песок и золотая даль.
Чао!
Подписаться на:
Комментарии к сообщению (Atom)
Комментариев нет:
Отправить комментарий